Соседей посылай резко и доходчиво. Я всех соседей отшила давно.

Плохо, конечно, что не спит, тебе тяжело. А на ночь гулять, потом пустырник? Вполне себе средство действенное. Днём не спите. Надо его вымотать. Чтобы до кровати еле доползал. В прохладной воде пусть долго купается, это и закаливание прекрасное и устанет-проголодается. У меня дети в ледяной воде с удовольствием купались, визжали. А ещё под аудиосказки или музычку тихую хорошо засыпается. Пробовать надо, искать. Я с дочкой тоже сильно намучилась. А сейчас ей 8 лет и она только до кровати успевает доползти вечером.

Сегодня случилось. Понимаю, что банально, но тянет рассказать

Пока я наводила порядок в зале, счастье мое мелкое тусило в спальне. Захожу, а он с довольным видом что-то ест. Я сразу насторожилась, потому что ванную весьма непредусмотрительно оставила открытой, а Сережа ведет активную охоту за мылом на предмет съедения. Я сразу заподозрила, что ему удалось-таки оттяпать кусок этого лакомства. Понюхала - пахнет чем-то сладким, решила, что точно - мыло спер.

Стала пытаться просунуть палец в рот. Ага. Пробовали разжать зубы бультерьера? Перевернула его вниз головой и в таком положении повторила попытку. Серега все это время продолжает жевать...

Наконец, вся покусанная, я с торжествующим воплем выгребла остатки того, что он жевал. Это была витаминка, которую я приготовила с вечера, чтоб дать ему ее с утра

Я в таких случаях начинаю щекотать) Визг правда стоит, но рот сам открывается. А таблетки фиг в рот запихнешь)))

Какой сознательный ребенок) Мать такую отмазку от школы предлагает, о она нет! Прям как Ленин) Учиться, учиться и учиться)

Мдя, а моя на предложение позаниматься: "Нет, спасибо!" (((((((((((( даже не страшит тот факт, что Дед мороз подарка не даст - нам пофиг!

До Нового года есть время - поправится!

Такая же, какая от тебя была в детстве))

Вот именно, что никакой 

Сашок, специално для тебя скоприровала пост ,который считаю шедевральным ответом на твой вопрос.
Прочитай внимательно.
Про овечек.
Как мы решаемся на это, я хотела бы знать, как мы решаемся на роскошь заводить привязанности, когда все вокруг такое гибельно хрупкое, отчаянно беззащитное как переливающееся крыло махаона, когда сама жизнь не стойче иглы на луче снежинки. Вы все, вокруг меня, о чем вы думаете, на что вы рассчитываете, шепча в доверчивую улитку все эти «моя девочка» и «люблю тебя»...

Мое сердце – сухой репейник, вцепившийся между теплых овечьих боков, крепко прижатых друг к другу в тесноте горного ущелья, но стоит хотя бы одной из моих овечек пуститься прочь и я рассыплюсь сухими шуршащими чешуйками. А ведь я экономный расходователь, скупой заводчик, у меня крошечный мирок размером с войлочный катышек на свитере - сколько в нем жизнеобразующих людей – раз, два, три, обчелся.
Если у вас нет собаки, её не отравит сосед – они думают, что это сарказм, но это не так, нет, это правда - это очень правильно, не заводите собаку, не заводите кошку, не заводите хомячка и золотую рыбку – они станут смотреть на вас преданными глазами, станут класть голову к вам на колени, тыкаться вам в нос своим холодным носом именно таким особенным образом, чтобы у вас сердце сворачивалось мучительным узлом нежности, вы привыкнете к тому, как они неизменно появляются в коридоре, едва вы входите с улицы, как они поворачивают на оклик мохнатые уши, как вдруг грохочет развернутая в руках газета и из-под неё, сминаемой натиском, всовывается любопытная голова – а потом эта овечка, самая крошечная из возможных овечек, пустится прочь, вверх по горной круче, цокая копытцами по камням, а у вас разорвется мгновенно высохшее колючее сердце – оно вам надо?

Я просто с ума схожу, когда думаю о том, как отчаянно и беспечно мы кладем все яйца в одну корзину и вешаем эту корзину на тонкую былинку высоко над камнями – когда позволяем себе полюбить кого-то, привязаться к кому-то, начать от кого-то зависеть. Ну хорошо, родители нам даются при рождении, мы успеваем взаимно прорасти с ними еще даже не успев осознать свою способность с кем-то срастаться – ну так и сиди тихо с этим, ужасайся непоправимому. Но потом, окончательно обезумев от потребности тепла, мы ухитряемся еще усугубить и без того отчаянное положение и полюбить вообще чужого человека, который ничего нам плохого не сделал, с которым мы друг другу ничего не должны были, и шел бы он себе спокойно мимо по своим делам, в магазин, на работу, домой, зажигал бы на кухне синий газ, ставил кастрюлю, варил пельмени с лавровым листиком, никого не трогал – и все, все, тихо, спокойно, все хорошо. Нет же, надо выдернуть его из текущей мимо человеческой перловки, уцепить за скользкий хвостик, с дурацким упрямством перехватить несколько раз даже когда выворачивается, надо разглядеть его - специально ведь разглядываешь, сознательно, понимая, что разглядишь и пропадешь – и все равно, все равно, назло здравому смыслу продолжаешь вглядываться в него, искать гибельного сходства – ну и находишь, конечно, когда-нибудь. Ну молодец.

Впрочем некоторые умеют счастливо избегать излишнести в этом вопросе, некоторые умеют даться процарапать только верхнюю скорлупу, оставив себе в себе в сохранности мякоть и семечко.

Но дети!

Своими руками, своими руками выкопать себе эту ловушку, присыпанную шелковой листвой, желтыми резиновыми уточками, флаконами беби-ойл, маечками джимбори, носочками олдневи, пюре фрутоняня, либеро ап энд гоу – и делать вид, что не знаешь, что зияет там внизу, какие острые пики.

Девять месяцев внутри тебя грот, на потолке у него сталактиты растущие по капле, в стенах его слюдяные прожилки, так из тебя вытапливается всё твое всё, наслаивается слоями перламутра на маленькую песчинку, и потом выходит, выкатывается жемчужина, сапфировое зерно и отныне ты остаешься легким осенним гнездом, а жизнь твоя ходит отдельно от тебя, заходя все дальше и дальше – за пределы рук, за пределы видимости, за пределы голоса, за пределы мобильной связи. Не то чтобы ты, конечно, совсем пустая скорлупка, но весь узел смыслов теперь ходит сам, сам решает, съесть ли кашу или вывалить на колени, снять ли шапку, оторвать ли обои, разрешить обнять или отпихнуться – и дальше будет только хуже. Он ходит там отдельно, а в тебе пульсирует эхо его тока крови, бум-бум-бум в лобную долю, так-так-так в ямке под гортанью, динь-динь-динь маленький овечкин бубенчик, не притупляясь, не привыкая, и сквозь истончившийся сон не глуше чем наяву, так теперь будет всегда, всегда, навеки.

Бегите прочь пока целы, берегите свою свободу, охраните свои стены – кругленькая гусеничка, полупрозрачная от своей новорожденности, маленькая саранча, она сожрет вам всю сердцевину за один час, спалит все поля за одну ночь, и тогда всё, этот плен пожизненный. Бегите прочь пока целы, чтобы вся кровь не отливала в кончики пальцев в момент когда теряешь вдох, видя как неловкая ножка соскальзывает со ступеньки, - обошлось о господи обошлось, и слышишь свое вернувшееся дыхание как водопад. Вся жизнь моя теперь истекла из меня наружу и там дрожит ртутной каплей, что же будет со мной, если ты убежишь от меня играть в зачарованный сад, как же мне привыкнуть к тому что мое сердце теперь вне меня, что я теперь уязвима и непокрыта как свежий излом алоэ.

Мое маленькое светило, я твой подсолнух, весь – единое око.

Я бы надела костюмчик зеленый из флиса или другой мягкой тканьки. Ну и декор в виде листочков, желудей нашитых, лапушков тканых, на голове что-нить типа гнезда ))

Сашок, я тебя решила все-таки еще обогатить аргументами, взято с какого-то форума:
Сначала они не улыбаются. Потом не переворачиваются. Никак не хотят садиться, отращивать зубы, ползти и, в конце концов, идти. На самом деле, конечно, они всё это могли бы: три невролога, два педиатра, пять или восемь исследований подтверждают, что они достаточно развиты.
Просто они издеваются.

Они издеваются и не хотят разговаривать, набирать вес, есть брокколи, использовать по прямому назначению горшок, а не новый папин ботинок. Они отказываются нанизывать кольца на пирамидку, делиться лопаткой с противным мальчиком в шапке с зелёным помпоном и плачут, когда их спрашиваешь: «У тебя было три конфетки, а две мама забрала, сколько конфеток осталось?»

Они изображают, что не умеют застегивать ботинки, надевать куртку и не хотят дружить с милой девочкой Лизой. Они рвут колготки, теряют варежки, с разбегу наступают в лужи — да-да, они просто издеваются.
Ещё они болеют. У них уши, зубы, животы и ещё, извините, педикулез. При этом тяжесть заболевания всегда прямо пропорциональна загруженности родителей на работе. Они нарочно!
Они издеваются и не говорят «р», «ш» и ещё двадцать два звука. Они делают вид, что никак не могут научиться читать, и назло тебе считают лимон овощем, а козу — диким животным.

Они издеваются, когда вопят на всю маршрутку: «Мама, а эта толстая тетя заплатила за два места или за одно?»
Они издеваются, когда, горестно подперев щёку, беседуют с логопедом:
— Ну же, мальчик, представь, что я никогда не видела апельсинов, какие они?
— Да я и сам их не часто вижу.

И когда сообщают воспитателю, что их любимые сказочные персонажи — Нюша, Спанч Боб и Гомер Симпсон, — они тоже издеваются.

Теперь нога у них вырастает на три размера за лето, а руки торчат из новенького комбинезона так, что соседка интересуется: «Ой, какая прелесть! Наверное, это мамочка в детстве носила?» Ну разве это не издевательство?!

Они давно улыбаются, удивительно обаятельно — в ответ на «Что, правда, ничего не задали?» Они прекрасно сидят, особенно за компьютером. За фортепиано — да, никак не даётся пока. Ползают тоже отменно. Впрочем, исключительно в дыре под школьным забором. Виртуозно прибавляют себе конфеты и отбавляют — котлеты. Они уже умеют выливать суп в унитаз, но никак не научатся сливать после этого воду. Кстати, зубы давно выпали, а новые растут сразу с дырками, словно в насмешку.

О, они прекрасно читают, громко и с выражением. К сожалению, не учебник английского, а надписи на заборах. Не только прекрасно выговаривают все звуки, но и с воодушевлением угадывают те, что в телепередачах принято заглушать бимканьем.
Зато теперь они никак не могут отличить соль от ре, а мажор от минора. К тому же, на экзамене сообщают, что автор этой прекрасной оперы — Чуйковский.

Рвут штаны и теряют перчатки по-прежнему, но это уже никого не волнует, потому что особый шик теперь — потерять школьный рюкзак, со всеми учебниками. Про сменную обувь даже и вспоминать не хочется.
Зато они разговаривают. Более того, они делают это постоянно: в машине, за завтраком, на уроках, в театре и даже во сне. Они бесконечно рассказывают не смешные анекдоты и, что ещё хуже, иногда делятся с одноклассниками сюжетом прочитанной книжки: «Да там всё просто: вернулся этот перец из Европы, невеста изменила, и вообще, все обалдели. Ну и чо, он тачку поймал и свалил обратно!»

Они стесняются читать стихи вслух перед учителем, но совершенно не робеют на том же уроке во весь голос признаться в любви противной блондинке со второй парты. Неврологов и логопедов давно сменили русички и математички: дети по-прежнему делают всё, чтобы кто-нибудь отчитал родителей. Верх издевательства — замечание от учительницы по рисованию: «Не справляется с программой!» По рисованию!

И, о ужас, теперь они ходят. От автобусной остановки до дома, в гости в соседний подъезд, в магазин за мороженым, в музыкальную школу через две дороги без светофора. И ослепительно улыбаются, когда родители, теряя природный пигмент и нервные клетки, вопрошают: «Здесь идти пять минут, где ты был полчаса? Ты издеваешься?!»

Но самое страшное, что ты понимаешь: ещё немного — и они уйдут. В соседнюю квартиру. К блондинке со второй парты. Переедут в Австралию или Нижний Новгород. Насовсем. И никто, никто не будет над тобой издеваться! Так, наверное, и появляются на свет вторые, и третьи, и десятые дети, которые снова издеваются и отказываются улыбаться, сидеть, ползать, ходить. Вот оно, счастье!