- Я не знаю, что такое «электромагнитные поля»!.. Ты, похоже, тоже…
- Ну… Особый род материи. Свет, который мы видим – тоже электромагнитное поле. Магнитное поле заставляет магнит притягивать железо… А радиоволна, хоть и не может влиять на структуру реальности, не страдает ни от конверсии, ни от дисторсии. Для связи в пределах планеты она просто идеальна. Неужели вы их никогда не использовали? Научились оперировать структурой реальности – не зная о электромагнитном поле?..
- Непонятно, но интересно. Надо бы подать идею нашим изобретателям… Хотя они не станут меня слушать. И вряд ли даже они знают хоть чуть-чуть об этих полях и волнах…
- Мне кажется, должны хоть чуть-чуть знать. Может быть, вы просто пользуетесь другой терминологией?
- Боюсь, что нет… Терминологию-то мы сейчас одну и ту же употребляем – вашу.
- В моем мире почему-то принято считать, что инопланетные цивилизации всегда умнее и могущественней нашей… И что по технологиям они опережают нас на тысячелетия. Поэтому мне странно слышать это.
- «Высоких» или «низких» цивилизаций нет, - назидательно пояснил Тоттотто. – Просто цивилизации бывают разными: одни полностью овладели одной сферой знаний, другие – другой, третьи – обеими по чуть-чуть…
- Но если разные разумные виды находятся на разной ступени эволюции?
- Деление на «высшие» и «низшие» формы жизни тоже довольно условно…
- Очень часто понятиями о «высших» и «низших» оперируют те, кто пытается подавить более слабого…
- Вот именно – поэтому понятия эти надуманны и условны, и зачастую введены теми, кто считает себя «высшими».
- …Я не перестаю удивляться: неужели мы можем так легко друг друга понимать?!. Мы, разделенные столькими световыми годами… У нас также принято считать, что инопланетяне обладают способом мышления, непохожим на наш, иной логикой и иными представлениями, и что найти с ними взаимопонимание очень трудно…
- Мышление и логика всех разумных существ произрастают из логики живой природы, а логика живой природы – из законов неживого мира. А законы неживой природы, законы физики и математики во всей Вселенной одинаковы. Поэтому большее или меньшее понимание между жителями разных планет всегда будет. Конечно, если они смогут общаться.
- Нам повезло, и мы можем… Я понимаю тебя даже лучше, чем многих своих сородичей. Иной раз кажется, что это на одной планете со мной живут инопланетяне с чуждой логикой… На одной планете, на одном этаже, в одной комнате. Хотя, скорей, это я своего рода «инопланетянин», отличный от других.
- Ты - интересный собеседник, но не знаю, будут ли таковыми другие жители твоего мира… Я знаком с вашим миром по Популярному Познанию – но очень поверхностно. Аспекты математики и языков – вот единственное, с чем удалось ознакомиться…
Его голос исказился, сменился на время странной мелодичной помехой.
- Внимание, пертурбация!.. – взволновался Тоттотто. – И она растет, землянин! Связь может оборваться в любой момент!
- Может быть… - начал было я, но из телефона снова послышалось дрожащее мелодичное гудение.
- Я с трудом удерживаю сигнал… - Гудение. – Это червоточина схлопывается… Спасибо тебе… - Гул. – Я передам тебе часть своего Дара, чтобы ты смог… - Громкий гул. – …и все… - Гул упал почти что до инфразвука. - Теперь и у тебя есть… Арад иовс… - Телефон отчего-то завибрировал, от неожиданности я его чуть не выронил. - …увидишь истинную стор…
Пронзительный, словно электронный звук ударил по барабанной перепонке – я отдернул телефон от уха. Когда же я снова поднес его к уху, ничего уже слышно не было. Звонок окончился…
С минуту сидел я на койке с мобильным в руке, сиротливо глядя на Одри Хэпбёрн, смотрящую на меня с экрана, бездумно читая цифры времени и даты.
Снова обыденность, снова бытовуха?.. Со скрипом и деревянным скрежетом отворилась дверь комнаты. Проскрежетав по кривому косяку (может, потому он косяком и называется?!), дверь лишилась очередной щепки – пополнилась россыпь щепок и кусочков краски, усеивающих пол около двери. «Ну вот, еще и эти тотонаки вернулись…» - с раздражением подумал я, отложил телефон, встал и принялся собираться на прогулку. Лишь бы поменьше созерцать своих вечно пьяных соседей, поневоле слушать их ахинею… 

Скрип половиц… Перекошенные дверцы шкафа… Вспузырившиеся обои… Дыра в оконном стекле, заклеенная скотчем… Пятно на стене, удивительно похожее на висельника… Полутемный коридор, дышащий влагой и плесенью… Ряды дверей, и мусорные ведра несут у дверей караул... Мешаются воедино запах табака, лука, эвкалипта (кто-то ингаляцию собрался делать)…

Ничего не изменилось вокруг меня. Но теперь у меня была тайна. Своя, никому на Земле не известная тайна: о том, что на Тау Кита живут другие люди и даже могут говорить по-русски, и о том, что в Кван Пиновом слое не существует понятия «пространство», и о странных невероятных случайностях, что могут произойти, нарушив ход обыденной бытовой жизни… Самая таинственная среди моих тайн.  Самая главная из них.

Глава 4: Город, которого не должно было быть

Древние финикийцы считали, что места для городов указывают боги. То есть, только в указанных богами местах города будут расти и процветать. И даже если такой город сжечь и сровнять с землей, люди рано или поздно вернутся на его место, и город возродится.
Я частично разделяю это мнение. Есть города живые, светлые и одушевленные. Есть спокойные, уравновешенные, даже слегка сонные. Есть динамичные, полные движения, агрессивные. Есть мрачные, полные затаенной тоски и холода. А есть и просто пустые и бездушные – и они-то хуже всего.
Вот Крысоград и есть бездушный город. С виду – вроде бы довольно суматошный, и движение оживленное, и народ на улицах толпится, но все равно не по-живому все это как-то… Этакая астральная пустыня. Или даже, скорей, помойка, а не пустыня. Душе непривычного человека там всегда уныло и тошно. А я уже год в нем живу – но так и не смог к этому привыкнуть.
Я шел по проезжей части – потому как машины по улице Парижской Коммуны ездят редко, а тротуары представляют собой пугающее месиво из разбитого асфальта, гниющей листвы и слякоти. Дома на этой улице – сплошь довоенные трехэтажки, выкрашенные рудничной пылью в ржаво-бежевый цвет. Старые шиферные крыши поросли колючими антеннами, спутниковые тарелки гнездятся на них, чуждые «пейзажу», как пришельцы из будущего.
Впереди – маленькая площадь и улица Нухимзяна. Сколько таинственных названий можно встретить!.. Что за Парижская коммуна?.. Кто такой был этот Нухимзян? Никто уже давно не помнит. А если кто и помнит – сможет ли толком объяснить?..
В центре площади высится старый монумент «Дружба народов» - одна из местных достопримечательностей. Памятник, возведенный в одной империи, где цвета были ярче, города чище, а прохожие – улыбались. Памятник, запущенный и изуродованный. Рекламные и предвыборные наклейки облепили его постамент. Над наклейками – корявая надпись «Кояп». «ДР ЖБА НАРОДОВ » - тускло поблескивают над «Кояпом» буквы, когда-то сверкавшие позолотой. Дружба народов пропала, стоило империи распасться – но надпись оставили. Зато красивый и талантливо выполненный имперский герб, венчающий колонну, убрали, заменив гербом Крысограда.
На гербе этого «славного» города изображены три черные крысы на зеленом фоне, шествующие на задних лапках: две несут на плечах кирки, а третья, самая толстая, держит большой кусок сыра. Это символы трех вещей, которыми издавна славился Крысоград: шахты, сыр и обилие грызунов.
Я вышел на эту печальную площадь, ежась от влажного холода. Все вокруг было словно пропитано осеннее-дождевой влагой, зябкой и неприятной. Пожалуй, больше нигде я не встречал такой гнилой, мерзкой сырости – даже в славящихся своей сыростью Прибалтике и Питере, вроде бы, не так мерзко было.
На белой стене гостиницы «Степная звезда» четко прорисовывалась звезда – правда, не степная, а из трещин в облицовке. «Они же, кажись, только-только ремонт сделали, - отметил я про себя. – Не хотел бы я, чтобы эта же бригада мой дом ремонтировала!» (дома у меня, конечно, не было, но все равно не хотел бы)
Но разве вчера эта же стена не была безупречно-белой?! Что ж с ней случилось?
Подойдя поближе, я увидел, что трещины эти какие-то нереальные, призрачные, нестабильные… Словно мерцали они. «Что за наваждение?..» - остановился я в недоумении. Моргнул пару раз, протер глаза – гляжу, а трещин и нет вовсе. Гладкая стена, как и вчера… Хотя нет – там, где был центр «звезды», какая-то выбоинка появилась. Как семечко, из которого со временем ростки-трещины поползут. «Я нездоров, и, в общем-то, я это давно знаю,» - печально заключил я про себя и направился к центру. 

Иду вниз по склону. Бежево-ржавые дома слева и справа, переломанные водостоки, красные лужи, лохмотья объявлений и афиш… На одной стене – этакая полувыгоревшая картина. В империи такие картины на каждом шагу были – да и доныне их немало сохранилось. Теперь смысл многих из них непонятен, его нужно разгадывать – точно так же, как археологи разгадывают смысл древних фресок.
На этом «шедевре», к примеру, было изображено следующее: на какой-то поляне стоят старик и юноша, и девушка сидит рядом с ними на табуретке. Старик рассматривает некий странный предмет (деталь, что ли, какая-то?.. Или бубен шамана?..), а рядом с ним – парит (да! Именно парит в воздухе!) какой-то осциллограф. Молодой человек же делает руками пасс, и – о чудо! – с его ладоней слетает птица неведомой породы. Девушка же сидит на табуретке, держит в руке саженец и смотрит на священнодействия мужчин.
Что это значит?.. Может быть, какой-то социалистический друидизм? Или это таинственные аллегории, понятные только посвященным?
Несколько секунд смотрю на эту картину, и она вдруг предстает предо мной яркой, четкой, словно только что нарисованной. Секунда – и он начинает исчезать на глазах, осыпаться, становясь все менее различимой, - непонятное, наспех сделанное, некрасивое творение, пережившее своего автора… Но окончательно исчезает она лишь вместе с домом – мне кажется, что я начинаю видеть небо сквозь его желтые стены… Краем глаза я увидел, что изменяется и весь город, ветшают, чернеют и исчезают другие реликты ушедшей страны: и красные звезды на шахтах, и рисунки из разноцветные лампочек, украшающие некоторые дома (интересно, они зажигались хоть когда-нибудь?..), и пафосные надписи на стенах и крышах… Стареют, рушатся дома… Вырастают красочные и сверкающие пятна современного мира.
Когда же Крысоград снова обрел прежний облик, я с удивлением осознал, что странная иллюзия показала мне прошлое и будущее… Как в ускоренной киносъемке, пронеслось предо мной разрушение старого мира. Империя распалась. Империя пропала. Империя забылась…
Впрочем, забылась ли?.. Ее хорошо помнят все люди постарше: кто-то вспоминает с тоской, кто-то проклинает, но все помнят ее хорошо. Помню империю и я, хоть и был тогда ребенком. Помню очень слабо, но воспоминания эти – светлые… Впрочем, ребенок почти всегда воспринимает мир светлым и ярким.
Так или иначе, а время, когда памятники были ухоженными, и серпы с молотами глядели отовсюду, неизменно связано для меня с ярким солнцем и изумрудно-зеленой листвой. Красные знамена развевались в синем и чистом небе – пожалуй, это небо было и выше, и чище, и синее теперешнего. Ребята в красных галстуках маршировали по целому, тщательно выметенному асфальту. Громадные «БелАЗы» неслись по оживленным и просторным улицам. Одинаковые, как близнецы, грязно-желтые автобусы вызывали детский восторг - они могли сулить интересную поездку «в город». Восторг вызывали и тогдашние игровые автоматы: они не обещали бешенного выигрыша, не сводили людей с ума, и не грозили сожрать кучу денег. Никаких одноруких бандитов! – это были добрые и невинные звери-качалки, машинки и самолетики, крутящие колесами и мигающие лампочками, «Гонки», «Морские бои»… Бабах!.. – и черный силуэт вражеского кораблика исчезает с нарисованного горизонта!
По черно-белым телевизорам показывали только два канала – но и этих двух каналов было более, чем достаточно. Музыка по радио была нехитрой до нелепости, но мой детский слух она радовала: «Ах, вернисаж, ах вернисаж!..», «Белые розы, белые розы!..», «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко!..» (я еще думал когда-то: что это за существо такое, «далеко»? Да еще и жестоким может быть!), «Бака-бака-лань! Ой-уй-нань! Если упадешь, не плачь, а встань!..»
Крошечная комнатка в семейной общаге казалась просторной и уютной… Улицы были шире и красивее. Краски были свежей и ярче. Люди – добрее и умнее. Мир был понятным, чистым и ясным.
Что же случилось потом? Потом республика объявила независимость, красные знамена исчезли, на улицах появился мусор, асфальт потрескался и пророс травой. Неопределенность и недоверие поселились в душах. Не по годам развитый, разговорчивый и любознательный ребенок превратился в замкнутого и мрачного подростка. Родной городок стал казаться тесным и скучным… А потом была учеба – поневоле пришлось ему овладеть нелюбимой профессией; ну а уж потом он попал в Крысоград…
Вот он – бесцельно прогуливаясь, шагает по улице Нухимзяна, пришелец из невесть какого мира, случайно попавший в мир людей, в душе навсегда оставшийся подростком… Он… То есть – я…

Я вынул из внутреннего кармана свою «Моторолу» и включил проигрыватель. Пока музыка загружалась, я распутывал гарнитуру, которая, по своему обыкновению, завязалась в кармане несколькими узлами.
«Вот эта музыка, пожалуй, понравилась бы Тототто!..» - подумал я. - «Он бы понял, что музыка не всегда ужасна.»
«L'ange, parle-moi!
Le plus vaste des coeurs se brise
Parle-moi!» - запела она.
Всякий раз, когда я слушаю ее песни, шум и грязь Крысограда словно отступают, скрадываются, оказываются за пределами моего восприятия. Я больше не замечаю их, я вижу мир по-другому... Песни настраивают мой мозг и мои органы чувств на другой диапазон восприятия; и цвета становятся для меня насыщенней, и контуры — четче, и красивое иной раз обнаруживается там, где его меньше всего ожидаешь увидеть.
Вот из асфальта выглядывает какая-то железка, похожая на... хвостовой плавник кита, будто какой-то железный кит нырнул в асфальт, когда тот был жидким. Но асфальт внезапно застыл...
А вот — трещины покрыли трубу теплотрассы настоящим чешуйчатым орнаментом.
А какие интересные барельефы украшают лоджии того старого дома: и колосья, и серпы с молотами, и шестерни. Все это — изрядно облупившееся и искрошившееся, и выкрашенное ржавью. Но это только придает барельефам старинный и таинственный вид. Будто им не пятьдесят-шестьдесят лет, а, самое меньшее, несколько веков.
Вот такие вещи начинают бросаться мне в глаза — красивые и интересные, но странные... И что бы я без нее делал!.. Милен! Прекрасная, полубезумная, рыжеволосая богиня!..
Город отвратителен и грязен... Грязно даже небо над ним. Печать ветхости и гниения лежит на всем: и на старых домах, покрытых красной пылью, и на разбитых тротуарах, и на гнутых кованных заборах. Помятые и заляпанные грязью маршрутки, пропахшие мокрой ветошью, носятся по уродливым улицам. Облупленные троллейбусы, чем-то похожие на... старые холодильники, высекают из проводов искры. Троллейбусы и маршрутки набиты людьми, как жестянки - шпротами. А люди — почти сплошь злые, мрачные, небрежные... Но я – не смешиваюсь со всем этим… Я – отдельно, я – сам по себе.
Я приостановился и спонтанно посмотрел на полуподвальное окошко, оказавшееся рядом. За пыльным стеклом громоздились груды старых картонок. Перед стеклом красовались горы окурков, спичек и бумажек. Их полным-полно — таких помойко-окошек. Но почему же именно это окошко привлекло мое внимание?..
Окошко было каким-то теплым. Каким-то более живым, чем остальные.
«Там спит кошка,» - четко и уверенно осознал я тут. Словно кто-то подсказал мне это. - «Сейчас ее там нет, но она всегда приходит туда, чтобы отдохнуть.» Мне стало жутковато — будто мое сердце вдруг научилось говорить, да еще и оказалось зрячим — видящим то, чего глаза и ум не видят.
Ну и шут с ней, с кошкой...
«Бух, бух, бух, бух, бух!!!» - забухало из переулка, и на улицу выехала серо-металлическая иномарка с тонированными стеклами. Сверкает, блестит — ну ни дать, ни взять елочная игрушка... Но я-то явственно видел, что ее капот на самом деле забрызган кровью, а салон за темными стеклами пропитан тяжкой, скудоумной жестокостью. «Вот она, истинная суть блеска и крутизны!..» - со злостью подумал я, уже не удивляясь увиденному.
«Он сбил насмерть женщину с двумя маленькими детьми. Но не понес никакого наказания,» - подсказало мне сердце. - «Пока что не понес. Но уже через неделю его жена попадет в ДТП и получит тяжелый перелом. Через полгода умрет от саркомы кости. А еще через полтора месяца его самого убьют. Он будет верещать, как истеричка, и умолять о пощаде. Тщетно!..»
Значит, вот он - мой Дар... Как интересно...
И я воодушевился...
Прошел через пропахший мочой подземный переход — без определенной цели, просто по наитию. Все мои прогулки не имеют четкого маршрута — я просто хожу, в самых разных направлениях, куда понесут ноги.
Теперь я оказался на некоей улицу Скабичевского. А улица Скабичевского, к моему неприятному удивлению, почти полностью состояла из общаг. Разных общаг: и бежево-ржавых довоенных, и старых краснокирпичных, и предперестроечных восьмиэтажек. Особо примечательны были общаги ГОКа — их было аж шесть в ряд, одинаковых, как казармы. Отличались они только «росписями» на торцевых стенах. Правда, тематика примерно одна, и уже хорошо знакомая: шестерни, молоты, каски, колосья, трубы, станки, автоматы, комбайны, грузовики, леса, нефтяные вышки... И, конечно же, похожие друг на друга трудолюбивые андрогины с могучими руками. Такими когда-то представляли идеальных граждан: однообразными, всегда улыбающимися, живущими только трудом — ради империи, ради постройки социализма...
Интересно, какими должны быть идеальные люди нового времени?.. Наверное, это недалекие, пугливые создания, способные жить только в тесном коллективе, трудящиеся упрямо и отчаянно — но не ради воплощения идей, а только из страха лишиться средств к существованию. Только такие люди нужны новому, «демократическому» обществу... Homo servus urbanicus, новый вид человека. А люди мыслящие, знающие, сознательные — не востребованы.
Я — тоже невостребованный. 
О боги, боги мои!.. А ведь обитатели этих общаг и впрямь напоминают этот новый вид!.. Они уже начали эту печальную эволюцию. Именно там, в этих замызганных стенах, за мутными окнами и зародится новый человек, человек враждебного будущего.
Эти общаги всегда производят на меня гнетущее впечатление, ощущение невыносимой тоски и безысходности. Чего стоят их полутемные коридоры с рядами одинаковых дверей! А полощущиеся на ветру сетевые кабели, лезущие на крышу почти из каждого окна? А хлопающие коллекции белья, развешанные под окнами?
А ведь иные люди там почти всю жизнь проводят…

Весенний переулок робко выглядывал на перекресток пяти дорог. Этакими зеркальными стенами высились торговые центры — умопомрачительных размеров, слепящие, раздражающие и угнетающие своим сверканием. Когда видишь эти торговые дома впервые — невольно восхищаешься их прямотой и лаконичностью; они кажутся неправдоподобными, какой-то геометрической абстракцией, выросшей до невероятных размеров. Но стоит зайти в них — и тут же разочаровываешься. Эти зеркальные дворцы заполнены крошечными магазинчиками, и товары во всех практически одинаковые. Тряпки, обувь, сумки, сувениры. Сувениры, сумки, тряпки, обувь... Можно подумать, что в них — смысл жизни. Не торговые дома — а просто какой-то гламурный вариант рынка. Ну, если очень повезет — наткнешься на книжный или мультимедийный магазин. И то — скорей всего, эти магазины будут гламурно-попсовыми.
Собственно, пять дорог в этом перекрестке не перекрещивались. Он «вливались» в кольцо, охватывающее какую-то рекламную тумбищу высотой чуть не в пять этажей. А под кольцом – подземный переход. Тоже кольцевой.
Обычно я этот переход (как и большинство подземных переходов) миную, обхожу седьмой дорогой, ищу обычную нормальную «зебру», или старый добрый светофор. Ненавижу переходы, какими бы они не были: и темные пустые, играющие роль бесплатных туалетов; и сверкающие яркими витринами; и подземные ранки навроде этого. Но сегодня меня что-то словно потянуло – туда, вниз, под асфальт и бетон…
Вспомните – перед тем, как попасть на улицу Скабичевского, я тоже прошел подземный переход! Тогда мне показалось, что я спустился в него по бессмысленному наитию…
Я влился в толпу, спускающуюся в переход. Туда постоянно народ валит – целыми толпами, и почему-то все охотнее спускаются, чем поднимаются. Казалось даже, что поднимается из перехода меньшее число людей, чем спускается.
Переход, как всегда, был полутемен, влажен и полон гулкого эха. У правой стены выстроились лотки и прилавки – там торговали дешевыми сувенирами, канцтоварами, кондитерскими изделиями. Были и несколько ларьков на колесах – хот-доги, жареные пирожки, несуразная пицца, чай в пакетиках, кофе растворимый. Они распространяли запах едких специй, кипящего масла, химического кетчупа, пустого пористого теста и прочей нездоровой пищи. Ни разу не видел, что кто-то что-то покупал в этом переходе – хотя мимо лотков постоянно двигались сотни и тысячи человек.
Что же «притянуло» меня сюда?.. Чувство тяги, направленное вниз, не исчезло. Будто глубоко под землей находился некий источник притяжения, этакой духовной гравитации…
Прошел по кольцевому переходу один раз. Собственно, где же мой выход?.. Все одинаковое, не разберешь… Сделал еще один круг. Ничего не пойму… В этом кружении было что-то завораживающее – в глубине души хотелось ходить и ходить по этому переходу, описывая круг за кругом, словно это и не кольцевидный тоннель, а некий водоворот, кружащийся, и тянущий, тянущий… Тянущий вниз, к зловещему эпицентру притяжения…

Музыка к тому времени утомила меня, и я вынул из ушей наушники, аккуратно сложил гарнитуру. «Все равно снова завяжется тремя узлами!» - с негодованием подумал я, укладывая ее в карман. Странная, мучительная усталость овладела вдруг мной. Уж слишком много впечатлений — и впечатлений необычных! - принес мне этот день.
Сел в помятую бордовую «газель». Номер ее маршрута был незнакомым — но на табличке, помимо прочих, значилась и моя остановка. Маршрутов в этом городе огромное количество, и нет смысла запоминать их.
С громыханием, ревя надорванным, явно не газельим, голосом, поехала маршрутка по ржавым улицам. Салон — весь ободранный, мокрый какой-то, из сидений поролон торчит, под ногами — ветошь какая-то, ящик с инструментами звякает, запаска громоздится. Единственная в салоне деталь, не грязная, не обшарпанная, не ржавая — это мотор, открывающий и закрывающий дверь. Он, напротив — чистый, белый и блестящий. Странно он смотрится в этом салоне. Как на детской картинке-загадке — найдите лишние предметы.
Над лобовым стеклом — иконы и крестик. На среднем пальце у водителя — тоже крестик. На некоторых других пальцах тоже что-то наколото — но не могу разглядеть, что именно. Под зеркалом заднего вида какая-то плюшевая собачка болтается — и как она не мешает водителю своими мельканиями?.. Меня от этих подвесных игрушек всегда оторопь берет — я не понимаю их смысла; для меня это — висельники, и все.
А водитель между тем оказывается маршруточным Цезарем — он сразу три дела делает. Считает кому-то сдачу с большой купюры, говорит по мобильному и ведет маршутку. Баранку держит двумя пальцами одной руки — остальные пальцы заняты деньгами, а вторая рука ищет мелочь. Непривычным людям такую картину страшно созерцать — ведь не по чистому полю все-таки едем, и не по пустому проспекту, а по узкой улице, запруженной машинами! Но меня это уже давно не пугает. Маршрутчики, по-видимому, то ли умеют разделять свой разум на несколько частей, то ли натренировались настолько, что их руки самостоятельно управляются со сдачей. Как отдельные организмы. Только как они нужные бумажки или монеты находят?.. То ли с помощью сверхразвитого осязания, то ли живут в симбиозе с глазами.
Маршрутки. И не придумать вида транспорта, более подходящего для этого города.
Пригромыхал я так на свою «родную» улица Парижской коммуны, вернулся в общагу, лег в скрипучую койку и заснул — как провалился...

Волна надсадного воя и испуганного шелеста словно накатилась на меня со спины, не мурашки — просто бронтозавры забегали по моей спине от этих звуков. Обернулся. Необычный ветер, сильный, злой и холодный, пронесся над замершим лесом, сердито отрепав его. И тут же стих. Но ненадолго... - понял я. Ветер был лишь предвестником. Предвестником чего?..
Вслед за первым порывом последовал второй — еще более яростный, он поднял целое облако пыли, песка и сухих листьев. Я инстинктивно вскинул руки, закрывая глаза от несущихся песчинок. Этот ветер был уже не холодным, а, напротив, сухим и горячим. Но я все равно похолодел — по пятам за ветром шла тень, тяжкая, необъятная, мертвящая, иррациональная... Не раздумывая, я метнулся прочь от тени — быстро-быстро, легко-легко, как кошка, как летучая мышь... Смуглый человек, в теле которого я оказался, бегал очень быстро. Тень продолжала двигаться за мной, с тяжелой, давящей размеренностью.
Оглядываться было страшно.
Крепкие босые ноги моего временного тела гулко и часто топали по траве. Сердце стучало часто, но сильно и ровно.
Овраги, песчаные осыпи... Хлещущие по лицу ветки... Море, на миг выглянувшее между холмов...
«Куда я бегу?.. Долго ли я смогу бежать?.. Нужно предупредить...» - мелькали яркие панические мысли, как светящиеся окна ночного поезда. Мелькают, мелькают — но ни одной не удержишь, ни одной не обдумаешь, как следует.
Погоня была недолгой, но слишком уж стремительной... Скоро сердце начало колотиться с ужасом и отчаянием. Дыхание сбилось, сорвалось до боли и до хрипа. Подошвы горели, будто я бежал по раскаленным углям. Но тень продолжала наступление — и уже начала настигать меня...
Взбегая на очередной холм, я споткнулся обо что-то, и, не поднимаясь, полез дальше на четвереньках — лишь бы подальше от ужасной тучи, от мертвого холода...
Встал был, уцепившись руками за орясину, но тут же шлепнулся обратно в траву. Ноги отказали мне, да и склон стал слишком крутым. Принялся карабкаться вверх, отчаянно хватаясь за траву, за корни, за землю...
Вершина холма... Яркий свет... Простор, внезапно открывшийся предо мной, ошеломил меня.
Внизу и впереди текла река, играющая бликами. Тенистые сады на берегах.
А за садами — купола, цветные стекла окон, замысловатые шпили и каменные арки...
Город Тысячи Солнц... Обессиленно тянусь к городу рукой. Пытаюсь что-то выкрикнуть — пересохшее горло не издает ни звука. Тень приближается... Совсем близко...
Резкий хлопок...

Наконец-то сообразив, что я не намерен с ним беседовать, Вован спросил, не знаю ли я, где Димон хранит штопор, и, получив отрицательный ответ, принялся рыться в димонской тумбочке.
Я нехотя встал и подошел к темному окну, припорошенному ржавой пылью. Созвездия, скопления, галактики тусклых окон были рассыпаны предо мной. О, ненавистный прокуратору город!.. Отошел от окна, не зная, что приятнее созерцать — Крысоград или тесную комнату с четырьмя больничными койками да Вованом, ищущим штопор. Комната походила на больничную палату — палату в какой-то облезлой, забыченной ЦРБ... И запахи в комнате царили соответствующие — несвежего белья, спертого воздуха, человеческого дыхания, еды, хранимой при комнатной температуре...
Когда Вован наконец нашел штопор и удалился, я запер комнату и сел на подоконник в коридоре. «Курильное» окно было, по обыкновению, открытым, и я мог наслаждаться свежим воздухом — настолько свежим, насколько может быть свежим крысоградский воздух. Я каждый вечер сижу на этом подоконнике — сижу, пока не придет кто-то из курильщиков (а их здесь, похоже, большинство). Терпеть не могу табачную вонь...
В голове было ясно и свежо. В груди щемила тоска и юлила неопределенность. Как я жил здесь раньше?.. Как жить здесь дальше?.. Как я раньше не замечал всего этого?.. Неужели я и эти существа, вечно пьяные — одинаковы?..
Взял телефон, открыл список звонков и попробовал позвонить Квлану - «Вы не можете позвонить по этому номеру!» Безнадежная попытка! Я и так знал, что мне больше не суждено поговорить с тау-китайцем. Уж слишком казуистичный то был разговор — такой возможен раз в миллионы лет...
Сходил в комнату за туркой, наполнил ее водой из пластиковой бутыли, стоящей под кроватью и пошел с ней на кухню. На кухне — пусто и тихо. Аж непривычно. Обычно это самое оживленное место на этаже. А теперь там было тихо и прохладно. Выветрились запахи табака, горелого, жареного, вареного, шампуня (некоторые жительницы приспособились мыть головы под краном на кухне). Два печальных слизняка ползали в раковине — они там давным-давно живут, днем прячутся в дыре за раковиной, а ночью ползают в раковине и подъедают остатки пищи. Откуда они взялись в общаге, садовые-то слизняки? Каким образом занесло их на эту кухню, на восьмом этаже?..
«Эх, а каким образом меня самого сюда занесло?..» - вздохнул я, ставя турку на электроплиту.
«Их привезли с овощами из деревни,» - шепнуло мне мое новообретенное «шестое чувство». - «Мыли овощи на кухне, а слизни выползли, да и нашли себе укромное влажное место. Еще неизвестно, где им лучше живется — здесь или в родном саду-огороде.»
Но мне-то здесь совсем не легко и не приятно...
Когда вода в турке закипела, я вернулся в комнату и обнаружил, что соседи уже пришли обратно и продолжают банкет. Я, не обращая на них внимания, сел на свою койку и принялся перекладывать вещи со «стола» на тумбочку. «Столом» у меня был сломанный стул со спинкой — весь расхлябанный, шаткий, скрипучий. На таком не посидишь — зато в качестве стола для мелких вещей он был вполне удобен.
Перекладываю свои книги, тетради, блокноты — а сам украдкой на бухающую публику поглядываю. Они и впрямь одинаковы, или мне так кажется?.. Лица и телосложение у них были разными и индивидуальными. Они не были коренными крысоградцами, и потому различались внешностью. Но я все равно с большим трудом распознал их поименно. Увы! Дар с Тау Кита нарушил мои ассоциации. Теперь имена связывались у меня не с внешними признаками, а с внутренней, истинной сутью людей. Внешность можно изменить, да так, что и не узнают потом. Она и сама может измениться без чьего-либо вмешательства — я сам, приезжая в родной городок, нередко замечал, что старые знакомые и одноклассники уже не узнают меня. А вот «внутренний человек» меняется мало. А если и изменится — то все равно останется узнаваемым. Собственно, это и не «внутренний человек» даже. Это целый мир — внутренний мир, у кого-то побольше, у кого-то поменьше...
Но как различать тех, у кого внутренние миры — блеклые и невыразительные? Их же не особо-то и различишь!..
Что делает наши «миры» уникальными и интересными? Что их «раскрашивает»? Наши мысли, наши чувства, наши воспоминания, любови, ненависти... Каждое чувство, каждая мысль — как отдельная краска в палитре. И из этих красок, невидимых глазу, и складываются наши истинные «лица», наши внутренние миры.
Но что, если люди увлечены одними и теми же примитивными чувствами? Если любят они только бестолковое времяпровождение в своих лжекомпаниях, идиотский юмор КВН и «Комедийной дубинки», вспышки и громыхание дискотек, жратву и секс, водку и план?..
Они как стершиеся монеты — одинаковые, плоские, бесцветные. Может быть, себя они и мнят яркими индивидуальностями, но посмотреть со стороны - «Лица стерты, краски тусклы, То ли люди, то ли куклы...»
С такими мыслями я водрузил на «стол» свой Asus с исцарапанной крышкой, повозился с многочисленными проводами. С печальным призрачным звуком запустилась операционка.
На рабочем столе — Амели под красным зонтиком в белый горошек. Мир вокруг нее словно размылся от дождя, превратился в смешанную акварель — кажется, что нет в этом дождевом мир ничего четче и реальней красно-горошечного зонта, черных глянцевых волос, восторженных глаз, тонкой улыбки с выразительными ямочками у уголков...
Неторопливо, словно нехотя выстроились иконки в трее — равнение на часы! Смирно!
Беспроводной модем заморгал синим диодом. Данные заструились по проводу, ныряя в USB-порт, исчезая в таинственных глубинах ноутбуковой начинки...
Обнаружилось, что ко мне пришло аж восемь электронных писем. Обычно их суточное количество равняется нулю или единице. А тут сразу восемь!
Четыре письма — сообщения «вконтакта». Меня хотели добавить в друзья четыре человека. Причем четыре человека, о которых я впервые слышал. Что за Танюха Фильченко из Самары?.. Не ведаю. Что за Смертин из ГКНПЦЗМа, факультета прикладной механики?.. Без понятия. Что за Громик?.. И гномик, и гробик?.. Mylenique Федищев — это, очевидно, кто-то с миленского фан-сайта. Но, вижу по фотографии, ничего интересного от этого человека можно не ожидать. Тут и экстрасенсом быть не надо, и Дара не нужно иметь.
«Отказать», «отказать», «отказать», «отказать»!
Остальные четыре письма были спамом. Это тоже было необычно — ведь спам на почтовом сервисе, которым я пользовался, был большой редкостью. «Лучшие секс-знакомства», «Лучшие часы от FungNingJe”, “Лучшие горящие путевки», «Лучшие телефонные справочники». Все лучшее, черт их возьми!..
Загружая один из форумов, попутно запустил аську. Пиньк! Оффлайн-сообщение. (стандартный писклявый «аоу!» давным-давно надоел мне, и я заменил его на менее раздражающий «пиньк»!) Сообщение было очень длинным. Его прислала одна моя хорошая знакомая, не выходившая на линию уже несколько лет...

Глава 7: Чародей

С того дня для меня началась новая жизнь. Уже на следующий день я понял, что Дар приносит немало проблем, вскрывая для меня факты, о которых мне лучше было бы не знать.
Так, моя работа стала для меня тягостным и мучительным испытанием, потому что теперь я точно знал, что 90 процентов моего труда к лицу разве что крыловской обезьяне из широконосых. Мой лабораторный труд был почти бесполезен. Если бы профессора и академики, разработавшие все эти методики, знали, насколько они неточны и приблизительны!.. Если бы они знали, что многие биохимические показатели на самом деле имеют совсем другие значения, а то и вовсе ни на что не указывают!.. Если бы они видели, в каких условиях и с каким «тщанием» изготовляются реактивы, запатентованные ими... И с каким «тщанием» и «старательностью» их используют в лабораториях!..
С работой стал справляться плохо... Впрочем, я и раньше был не ахти каким сотрудником...
Также для меня открылись и куда более неожиданные и подчас страшные вещи.
По-видимому, мое мировосприятие стало каким-то средним между земным и тау-китайским. Добрых три четверти людей стали казаться мне одинаковыми. Раньше мне казалось, что все люди с Дальнего Востока — на одно лицо. А теперь обнаружилось, что и большинство людей всех рас и народов — тоже на одно лицо...
Впрочем, среди одноликой массы были индивиды, которые резко выделялись и сразу привлекали мое внимание. Обычным, «земным» взглядом, их, как правило, нельзя было выделить из толпы. Но Дар мгновенно разоблачал их для меня.
Так, среди крысоградцев были представители различных тайных обществ. Были поклонники таинственных древних культов, молившиеся неким непонятным, химерическим божествам — конечно, не Ктулху с Азатотом, но кому-то, довольно-таки похожему на них. Были люди с необычными способностями, врожденными или приобретенными — вот только Дара, аналогичного моему, не имел никто...
А были и вовсе не-люди. Причем их было сравнительно много — даже среди жителей моей общаги было несколько загадочных существ, похожих на людей или притворяющихся людьми. Некоторые не-люди с виду практически не отличались от людей. Некоторые же были настолько бездарной подделкой, что я смотрел на них и изумлялся: почему никто их не замечает?!

С жуткой, невыносимой остротой я ощутил свое одиночество — и свою одинокость. Собственно, я и раньше их ощущал — но как жалки были мои прежние страдания!..
Я видел мир по-новому, Дар то и дело преподносил мне сюрпризы, неожиданно раскрывая для меня бесполезные и пугающие секреты, указывая мне на незаметные стороны привычных явлений, враз меняя мое представление о них. Отблески прошлого и будущего мелькали передо мной, нематериальные запахи, холод и тепло исходили от предметов, зданий, людей... Подсказки и прогнозы сами собой рождались то в голове, то в сердце. И сбывались...
И странный необъяснимый гнет, давящий на город, и недобрая тень, лежащая на нем и клубящаяся в его закоулках, арках, подземных переходах, и неведомая зловещая сила, пульсирующая где-то в недрах земли — все это стало для меня ясным и очевидным.
Я чувствовал себя так, словно проснулся после долгого колдовского сна, словно спал невесть сколько лет, да еще и не подозревал, что сплю. А тут вдруг очнулся...
Как бы я хотел покинуть этот проклятый город!.. Но как это сделать?.. Я распределен сюда, и обязан отработать свои положенные державой три года. Никто не отпустит меня, так как работник я — редкий и дефицитный. Ох уж эти пережитки империи, наследие феодализма...
Я боялся и того, что в других городах увижу точно такую же картину. Впрочем, я сильно сомневался в этом — но все равно боялся.
Что делать?.. Как дальше терпеть жизнь в этом невыносимом месте?.. Я... не думал об этом. Уж слишком безысходно все было, слишком неожиданно свалилось на меня это прозрение.
Несколько дней я без особого успеха пытался научиться хорошо различать соседей и сотрудников. Но большинство из них не имело никаких выразительных индивидуальных черт, и я по-прежнему путался в именах и отчествах, путал профессии и должности...
Ни соседи, ни сотрудники, однако, не заметили никаких изменений во мне. Я и раньше не слишком жаловал и тех, и других, и неохотно общался с ними, так что для стороннего взгляда ничего и не изменилось.
Очень хотелось рассказать о своем странном прозрении, о Мире За Стеной, о Тоттотто с Тау Кита, о странных силах, давящих на Крысоград — но кто бы стал меня слушать, и кто поверил бы?.. Жизнь моя стала совсем мучительной. Как же это было грустно — одиночество среди толп всех этих плоских людей и не-людей!..

Затем, как утверждали потом очевидцы, рассказывая о случившемся своим товарищам по табакокурению, я издал жуткий нечеловеческий звук - что-то вроде "нннннмн!.." или "ммммммн!..". Но сам я этого не помню. Зато превосходно помню, как я, не глядя, ухватил со стола, стоящего под боком, чей-то увесистый нож (словно я в то мгновение мог осязать на расстоянии). Рука двигалась легко, без какого-либо напряжения, быстро и хлестко, почти как плеть. Плавным, но в то же время молниеносным движением кисти я отправил нож в полет... Легко и красиво он выскользнул из моих пальцев и ровно-ровно полетел, словно скользя по невидимой плоскости...
С глухим ударом лезвие глубоко вошло в дверной косяк, расколов его брус.
Краснощекий "мосье" слабоумно приоткрыл рот и медленно оглянулся, так и не поняв толком, что же это стукнуло у него за спиной. Медленно развернулся обратно, растерянно глядя мне в глаза. Его щеки побелели прямо на глазах - экий хамелеон! А на краешке его правого уха (тоже побелевшего) выросла большая алая капля.
- Ты это... Че-то... - пробормотал он и, пятясь, покинул кухню, заодно выволочив в коридор и жену.
И мне отчего-то стало очень жаль его: "Бедняга. Сколько ему лет? По-видимому, тридцать с небольшим. Но гипертония и одышка у него - как у пятидесятилетнего."
На кухне воцарилась тишина.
Странная прохлада в моих жилах скоро рассеялась, и я снова стал самим собой. "Кухарки" глядели на меня с почти суеверным ужасом: а вдруг сейчас как метнет чем-нибудь еще?.. Например, раскаленной сковородой с плиты?..
Вода нехотя закипала в турке, и ленивые пузырьки вырастали на тефлоне и нехотя ползли к рябящейся поверхности. То и дело среди них попадались нетерпеливые, которые не желали ползти, и бодро срывались с места и взлетали, сшибая медлительных собратьев.
"Какой странный феномен... - раздумывал я, наблюдая за пузырьками. - Очевидно, еще одна сторона Дара. Вместе с ним я перенял часть тау-китайского мышления, часть их повадок и реакций. Странно - а ведь они до сих пор казались мне неагрессивными..."
Вытянул руку перед собой, подвигал ею (кумушки испуганно встрепенулись при виде этого движения). Нет, рука уже не казалась мне твердо-упругой, как в тот момент. Тогда рука была твердой, но двигалась, почти как хлыст.
Вода в турке начала шуметь, и в ней заклубился "белый туман". Китайцы (обычные, земные - не тау-китайцы) заваривают чай именно на этой стадии кипения - но, увы, крысоградская вода небезопасна, и ее нужно кипятить намного дольше.
Подошел к двери и с усилием выдернул нож из косяка, подивившись тому, как глубоко он вошел в дерево - хотя, казалось бы, бросок был несильным. Да и нож явно не был метательным - его центровка и аэродинамические качества явно не годились для полетов. Во всяком случае, для таких полетов - ровных и быстрых.
"Во всех предметах есть составляющие, о которых могут не знать конструктора и мастера. Их не вносят в чертежи, о них не думают, когда вырезают, выковывают, выплавляют или сколачивают. Просвети предмет рентгеном, разбери его на части, хоть в порошок истолки, хоть смотри под микроскопом, хоть засунь в перегонный куб - все равно не найдешь этих невидимых "деталей". Но, тем не менее, у всех вещей есть незримые каркасы, оси, обручи и крепежи, на которых держится материальная форма. Прочувствуй этот "скелет" предмета - и сразу узнаешь все слабые и сильные места. Можно найти крепкие части, которые при должном обращении могут выдержать немыслимые нагрузки. А можно найти слабины, что распадутся и от тычка пальцем."
Я положил нож на место, извинился перед соседками за доставленное беспокойство и подошел к открытому окну. Мне был нужен воздух... Запахи табака и готовящейся пищи раздражали меня, не давая собраться с мыслями. Странное открытие требовало внутреннего простора - а какой внутренний простор может быть здесь, на кухне?!.
"И каждый предмет заключает в себе затаенный импульс, затаенное напряжение, скрытое стремление. Или даже замерший порыв... Будто потайная пружина, прячется этот внутренний импульс внутри вещи. Общие черты импульсов можно понять, даже не имея Дара. Импульсы бывают резкие и мягкие, прямолинейные и крученые, четко направленные и рассеянные. Они похожи на жестовые рисунки - когда одним секундным росчерком карандаша пытаешься передать все части тела модели. Разгляди этот импульс, и сравни его с невидимыми осями и распорками - и тогда польза от предмета многократно возрастет. Можно будет даже сыграть шутку с законами механики, тяготения и сопромата, не нарушая их. Бритва разрубит камень. Тяжелый контейнер устоит на одном углу. Неуклюжий неравновесный нож полетит, как бумажный самолет..."

И мне стало мерещиться, что это — Первомайский парк в городе Заводи, в моем втором родном городе, в городе, где прошли мои студенческие годы — странные годы, мучительные и мечтательные... (впрочем, эти два парка и впрямь были очень похожи)
И что я каким-то мистическим образом перенесся обратно — в Заводь... А возможно, и в прошлое заодно... О, Заводь... Тихий городок, где улицы полны тени от разлапистых деревьев, и улицы образуют перекрестки-звезды с пятью-шестью лучами, и старинные здания на этих улицах кажутся милым анахронизмом... Там есть старинные булыжные мостовые, помнящие подковы лошадей и колеса карет и пролеток. Есть памятники двухсотлетней давности, возведенные в честь победы в войне, о которой знают только историки. Там нет ни шахт, ни огромных заводов, и потому воздух в Заводи всегда чист и прозрачен. Вода в водопроводе — исключительно артезианская, хоть пей ее прямо из крана... И суматохи там сроду не было, и в людях нет той затаенной злобы, что отличает всех крысоградцев.
Как я любил этот город!.. Но как я ненавидел свою учебу!.. Меня передергивает, когда я слышу слова о «студенческих годах — счастливейшей поре в человеческой жизни». И странное дело! Я прекрасно помню город Заводь, его старинные улицы, его центр, аккуратный и ухоженный, помню расположение магазинов и учреждений, помню название каждого переулка, помню множество мелких деталей — но вот академия, лекции и семинары, кафедры и библиотеки уже сильно размылись в моей памяти. Я забыл имена-отчества преподавателей, с трудом вспоминаю лица однокурсников.
Скоро мои академические мучения совсем сотрутся, выветрятся из памяти. Я не жалею об этом — ведь только врагу можно пожелать такую учебу.
Я долго предавался воспоминаниям о Заводи, мысленно бродя по ее тенистым улицам-садам, тщательно минуя студенческие воспоминания... Казалось, сейчас сверну с этой аллеи, пройду немного — и увижу белый собор, и подвесной пешеходный мост, по которому можно добраться до улицы Октябрьской, по которой я так любил прогуливаться...
Я и впрямь свернул с аллеи — но вместо собора увидел перед собой лишь кованный забор, украшенный завитушками и цветами. «ПЛАСТИК!!!» - кричали бумажки, там и сям приклеенные к забору, предупреждая любителей сбора цветмета.
За забором же высился холм, облепленный желто-бурыми домиками и увенчанный мрачной шахтой. «Нет, это совсем не Заводь... - разочаровался я. Аж в груди защемило. - Это все тот же Крысоград. Куда же я денусь?..»
Но воспоминания пошли на пользу: полупаническое смятение оставило меня, сменившись безысходной, ядовитой тоской.
Эх, присесть бы... Но скамейка поблизости была лишь одна, и на ней сидел какой-то быдловатый субъект с бутылкой пива. Я сел на самый край скамейки, подальше от этого субъекта.

- Все еще видишь меня?! - недовольно промолвил он, пряча свой «волшебный клык» в футляр, висящий на поясе. Шарики проворно шмыгнули в отверстие на его основании — прямо как мышиная стайка.
- Вижу, - кивнул я. - А должен видеть быдляка с «пивасиком»?
- Вообще-то, должен. Но ты каким-то образом научился обходить защитные чары. Это очень необычно.
- У меня есть Дар... Его, наверное, ни у кого в этом мире нет — только мне он достался. И я схожу от него с ума...
- Не спеши так говорить, - возразил не-человек. - Ведь сумасшествие — нечто, совершенно отличающееся от того, как его представляют. В психбольницах попадаются люди, которые на самом деле здоровее большинства «здоровых». А среди «здоровых» есть немало серьезно больных. И эти больные ходят на работу, занимают ответственные должности, растят детей... Но ты непохож ни на тех, ни на других. Скорей, ты похож на человека, который не может приспособиться к новым условиям.
- Да, насчет мнимых больных и ложных здоровых — совершенно с вами согласен. Взять хотя бы диагноз «шизофрения», который так любят многие психиатры. Почему они его так любят? Потому что это красивое и емкое название для всего, чего они не могут ни понять, ни, тем более, вылечить. К настоящей шизофрении многие «шизофреники» не имеют никакого отношения.
- Лечить все, что кажется необычным!.. Это одна из доктрин здешнего общества.
- Да... Впрочем, здесь никто толком и о норме не имеет представления. Чтó есть норма?.. За норму принимают наиболее распространенный вариант!
- Есть в этом мире регионы, где очень распространены малярия, микседема или ВИЧ-инфекция. Ими страдает почти все население — мужчины, женщины, дети, старики. Так что же — признать малярию, микседему и ВИЧ региональной нормой? - безрадостно усмехнулся не-человек, энергично кивая мне.
- ...А еще нормой часто считают среднестатистический вариант! - оживился и я.
- Это тоже нелепое представление. Надо не забывать, что их рассчитывают статистически, учтя все варианты нормы. А разброс у нормы может быть очень и очень большим... И крайние формы «нормальности» могут сильно отличаться от наиболее распространенной или усредненной... Варианты нормы могут быть странными и даже пугающими. Я уж не говорю об аномалиях...
- Простите, но кто вы? Вы — не человек? Так ведь?
- Трудный вопрос... Я — человек, но по меркам моей родины и моего народа. А по здешним меркам — нет. Здесь я — хи-хи! - ни в какие границы нормы не вписываюсь. И потому я слишком заметен и вынужден маскироваться.
- Вы из другого мира?.. С другой планеты? - После тау-китайского звонка, Дара и событий по ту сторону я был готов поверить во что угодно.
- Да, я из другого мира, но, как ни странно, с этой же планеты, - ответил он, немного поразмыслив.
- Параллельная Земля? Или... Как еще назвать? Альтернативная?
- Да, так и есть. Только называй меня на «ты». Не люблю я этих множественных чисел, - Он на мгновение вынул «волшебный клык», повертел его в руках, рассеянно глядя на блики, бегущие по блестящим ободкам. Видно, не ожидал такого поворота разговора. - На первый взгляд все просто, но по сути — никто до сих пор не разобрался в этом до конца. Думаю, будет излишним объяснять тебе, что такое «параллельный мир». Это знает любой, кто читал или смотрел фантастику. Ваша фантастика правильно описала немало фактов о параллельных мирах — однако в действительности все намного сложнее. Эти миры не просто соседствуют — они постоянно взаимодействуют и зависят друг от друга. Они образуют своего рода иерархию или градацию... Как бы это объяснить...
- От светлого к темному? Или от созидания к разрушению?
- Что-то вроде этого, но не совсем то... С каждым миром соседствуют два других мира, две его противоположные альтернативы. Представление о «рае» и «аде» - это смутная догадка о двух альтернативах. Знаешь, что здесь самое странное? То, что «райский» мир всегда является воплощением детских мечтаний, светлых и добрых фантазий, мыслей и чувств жителей «среднего» мира. Но при этом он — не фантазия. Он существует... И его жители также мечтают о чем-то, и что-то воображают — и создают свой собственный «рай».
- А в «адском» мире воплощаются наши кошмары, наша злоба, все, что в нас есть жестокого, лживого, низменного, - добавил я.
- Верно! - незнакомец обрадовался моему пониманию. - Как видишь, все понятно, но не объяснимо.

(как жаль, что курсивы не передались при копировании!.. )

- Но разве?.. - Меня прервал внезапный порыв холодного дождевого ветра. Он хлестнул нас, словно мокрым полотенцем, бросил на нас горсть размокших листьев, с почти что человеческой, сознательной злобой. - Разве ты не можешь вернуться туда в любой момент?
- Я могу вернуться туда в любой момент, но это настолько сложная и дорогостоящая процедура, что я могу прибегнуть к ней только в самом крайнем случае. Например, при
непосредственной угрозе моей жизни.
Ветер снова взвыл, цепляясь за ветви, рванул желтые листья, взрябил поверхности луж. Я аж передернулся от холода, а пришелец развернул плащ, лежавший у него на коленях, и, проворно вскочив со скамьи, набросил его на себя. Точнее даже, не набросил — он подбросил плащ в воздух и словно поднырнул под него, так, что плащ аккуратно опустился ему на плечи. Он поднял капюшон и приобрел совсем таинственный вид: небольшая тощая фигура, закутанная в просторный темно-синий плащ с огромным капюшоном. Края плаща и капюшона были украшены узорами, вышитыми золотом.
- Холодает, - проговорил я. - Боюсь, придется мне бежать в общагу... - Можно было сказать «бежать домой», но я никогда не говорил так по отношению к общагам.
- Похоже, сейчас задождит, - согласился не-человек. - И задождит неспроста... Я тоже ретируюсь. Но мы еще встретимся — думаю, тебе будет интересно узнать побольше о том, что творится в этом мире на самом деле... А мне интересно узнать побольше о твоем Даре. Вероятно, мы сможем помочь друг другу, не так ли?..
Ветер протащил по небу целое рваное покрывало, сотканное из темно-серых туч. Я внутренне съежился: ну, сейчас начнется... И не ошибся. Дождь обрушился на Крысоград резко, моментально, как падает груда снега с весенней крыши, как рушится изветшавший потолок. Такого частого и мелкого дождя я никогда еще не видел.
- Зови меня просто — Вестник, - сказал из-под капюшона мой новый друг. - На моей родине не принято называть свои истинные имена. А я буду звать тебя — Видящий. Не беспокойся — я тебя не потеряю. Я найду тебя тогда, когда будет удобно и тебе, и мне...
И растворился среди дождевых струй... Дождь лился мне за шиворот, стекал по куртке (которая уже успела насквозь вымокнуть), заливался даже в карманы брюк и в ботинки.
Я побежал к общаге, шлепая по дождевым ручьям и речушкам. Мир вокруг расплывался и терялся в дождевой пелене, походил на неумелый акварельный рисунок, который разочаровавшийся рисовальщик бросил в лужу. Бурые, бежевые и серые краски расплывались, причудливо смешиваясь друг с другом. Немногочисленные яркие пятна расцветали, как бутоны, выросшие из буро-бежевой грязи.
Я вымок до нитки, но мне не было холодно. В конце концов, этот дождь был лишь водой, размывающей акварель... Крысоград казался совсем нереальным, этаким дождевым миражом, иллюзией, порожденной преломлением света в воздухе, насыщенном водными каплями и парами.
Я вспомнил другой дождь — дождь, который однажды пролился на площади и террасы Глауполя. Крупные шумные капли стучали тогда по черепице и по стеклам, шлепали по брусчатке. Вода шумела в водосточных трубах, веселые потоки неслись по канавкам, выдолбленным в мраморе. Поверхности прудов рябились и пузырились, словно в неком холодном кипении. Это был настоящий ливень — но он был теплым и радостным... Он не вызывал досады, и люди бежали от него со смехом и с удивлением... Я тогда укрылся на крыльце какого-то дома, и стоял среди белых массивных колонн, увитых виноградом, слушая, как капли шуршат резными листьями. Этот дом — белый, низкий и длинный, с крыльцом-колоннадой отчего-то был памятен мне...
Кажется, я бывал в нем прежде. Или позже?.. Да, этот дом был связан с другими моими сновидениями. Но кто в нем жил?.. Какова была его обстановка?.. Я силился вспомнить, но не мог. И это казалось странным, сродни deja vu: воспоминание, четкое и неуловимое одновременно...
Конечно, это был не лично я, а мой аналог из «верхнего мира». Просто я видел тот ливень его глазами... Интересно — не смотрит ли он сейчас из моих глаз? Не думает ли моими мыслями?...